Когда актера Гафта спросили, почему он
уклоняется от пышного празднования своего
юбилея, тот сказал: «Будет сказано много
ласковых слов, и есть опасность довериться
этой нежности» (из газет).

Что имеется в виду, когда говорят об амбивалентности власти? Это понятие, переводимое как «двойственность», стало то и дело мелькать на страницах не только теоретических, но и массовых изданий. Почему в наши дни из богатого политического лексикона оказалось востребованным именно это слово? Разве в другие времена не прославляли и не проклинали власть одновременно? Неужели раболепие масс и окаянство трона не были известны прежде? Ведь о величии и падении властителей написано не только в политических и философских трактатах, но и в художественных произведениях. Трагедия властителя, который вдруг теряет все из-за вероломства, беспечности, безумия или в результате роковых обстоятельств – сюжет давний. И все-таки именно в наши дни политики бросаются из одной крайности в другую. То им мнится, что административный ресурс или техника манипулирования позволяют чуть ли не вечно поддерживать свой режим. То, напротив, возникает разочарование в любых прогнозах, а само социальное управление рассматривается как пляски над бездной.

«И ты, Брут, заклятый друг!»

Газеты каждый день рассказывают о политическом предательстве. Ющенко изменил Тимошенко (можно наоборот), Ангела Меркель «сдала» своего давнего наставника Коля, сын возглавил оппозицию против президента отца… Напоминают о коварстве Руцкого, о Борисе, который, как известно, не прав… Может быть, можно уже не удивляться наивному Цезарю, который, увидев среди заговорщиков своего заклятого друга, прошелестел синеющими губами: «И ты, Брут!» На политическую арену то и дело выскакивают лидеры, которые пытаются перекричать друг друга: «И я! И я, тоже Брут!»

Подробная История Предательства – тема, ждущая своих знатоков. Данте разместил изменников в последний девятый круг Ада. Презренные отморозки, куда еще их отправить? Когда античные греки воевали с персами, то они проявляли гуманную предусмотрительность. Пленных не убивали – все-таки живой товар: можно продать в рабство. Но когда в руках победителей оказывались малоазиатские греки, которые союзничали с персами, тут приговор был скорый и безупречно смертельный. Да и римляне отказывались сотрудничать с предателями. Лучше уж победить мужеством, чем коварством. Однако когда римляне от развалившейся республики перешли к диктатуре, предварившей империю, как отмечают специалисты, – на место былых доблестей пришло предательство как норма поведения. История великого триумвирата Помпей-Красс-Цезарь – это история клятвопреступлений, надругательства над родственными узами, убийства доверившихся и прочих прелестей гражданской смуты.

Теперь доверимся Шекспиру, великому знатоку человеческих пороков. Юлий Цезарь – яркая, сильная личность. На предостережения жены и авгуров не выходить из дома (в день намеченного покушения) Цезарь отвечает: «Трус умирает много раз до смерти…» В день предательства в сенате он особенно величествен. Заговорщики убили Цезаря. Но не стали проливать кровь его сподвижников, поверили в добросердечие Антония. А тот коварно переиграл Брута. Осторожно, тонко, не обвиняя прямо, он подвел массы к убеждению, что «благородный Брут», и тем более, другие заговорщики – убийцы подлинно благородного Цезаря, настоящего защитника народа. Настроения граждан меняется. Если до выступления Антония они приветствовали Брута и Кассия, то теперь восклицают:

Предатели они…
Они злодеи, убийцы.
Цель Антония достигнута. Возмущенные граждане восстают против убийц Цезаря: «Пусть не один предатель не спасется!» Антоний заклинает всех будущих предателей:
Ведь Брут всегда был Цезарев любимец,
О боги, Цезарь так любил его!
То был удар из всех ударов злейший:
Когда увидел он, что Брут разит,
Неблагодарность больше, чем оружье,
Его сразила…

Шекспир из глубины веков предостерегает: измена всегда чревата возмездием. Да только кто его слышит? Кого предавал Талейран? Всех, кому служил. Не пора ли откупорить шампанского бутылки и перечесть Николо Макиавелли? Какая уж там дружба и сотрудничество, когда кругом лесть и коварство! В политике есть интересы и воля к власти, преданность там легко переходит в измену, любовь в ненависть, покорность в фанатизм, верноподданничество в тиранство, партнерство в злую интригу. Может быть, оценивая политическую реальность, стоит сразу задаться вопросом: «Против кого дружите, политики?»

Разноцветные революции

Отчего не устоял «старый лис» Шеварднадзе? Мастер многоходовых интриг, а обрушился внезапно. Чем поучительна судьба Акаева? Что вызвало оранжевую метель на Украине? Отвечая на эти вопросы, политтехнологи размышляют о злокозненных планах США, об извечном предательстве. Даже когда речь идет о прогнозах, выводы рождаются на основе предположительного предательства политиков. Поговаривают о правилах экспорта революций. Американцы относятся к этому процессу как к долговременному. И все планируют и просчитывают загодя. История в такой трактовке выглядит как одиссея вероломства…

Не станем оспаривать мысль о том, что смена политической ориентации требует солидной политической пахоты. Подготовка «революции роз» длилась примерно с осени 2001 года, когда «молодые волчата» оппозиции предприняли первую атаку на Шеварднадзе, использовав в качестве предлога провал гелаевской операции в Абхазии. Однако как же массы оказываются вовлеченными в политику совершенно определенной направленности?

В свое время статья о Гитлере, написанная американским психоаналитиком Эриком Эриксоном, стала классической. Он отказался от расхожих версий сумасшествия, политического безумия и обмана. В социальном поведении масс есть собственная логика. Ее важно расчислить, угадать… Подставляют друг друга политики, а что же люди? Как же они участвуют в этих заблаговременно продуманных планах?

Рассуждая о поведении масс, политические философы руководствуются простой схемой: «любят – не любят!» И что же такое получается?. То вроде боготворили, а то взяли и отвернулись. Это в лучшем варианте, а то, глядишь, вышли на улицы с погромными лозунгами. Как же уберечь вождей от всяческих им не нужных потрясений?

Политтехнологи все чаще используют в своих сочинениях фрейдистский термин «амбивалентность». Они рассуждают о прихотливости народного мнения, о непредсказуемости исторической судьбы харизматических лидеров, о загадочной драматургии любви и ненависти. Даются и рекомендации, как сохранить пылкую привязанность масс, которая может обернуться «злобой, темной клеветой», отступничеством. Амбивалентность чувств трактуется как их двойственность. Это в целом верно, но не до конца. Гениальность Фрейда вовсе не в том, что он раскрыл парность человеческих переживаний – любви и ненависти, дружбы и вражды, страха и бесстрашия, радости и печали, преданности и предательства, честности и лукавства. Смысл понятия более глубок, но политтехнологи не могут устоять перед соблазном оснастить свои экспертизы словом, которое по определению имеет уже научную степень… Ссылки на Фрейда оказываются нередко простым теоретическим антуражем, который сопровождает политические рассуждения о власти.

Обратимся в качестве примера к докладу кандидата философских наук, руководителя избирательной компании С. Глазьева на должность Президента РФ Янины Дубейковской, который она сделала в Русском психоаналитическом обществе 24 мая 2005 г. Смысл доклада, как можно понять из стенограммы, заключается в том, что политическое управление – это своего рода возможность распоряжаться амбивалентностью массовых чувств. Оставим пока в стороне мысль о возможном вождении коллективных переживаний, о способности умело направлять их в нужную сторону. Фрейд отмечал, излагая Г. Лебона, что тончайший анализ, острейшее наблюдение способны обнаружить лишь малое количество сознательных мотивов душевной жизни. За мотивами наших поступков, в которых мы признаемся, несомненно, существуют тайные причины, в которых мы не признаемся, а за ними есть еще более тайные, о которых мы даже и не знаем. Большинство наших повседневных поступков есть лишь воздействие скрытых, незамечаемых нами поступков (Фрейд З. Либидо. М., 1996, с. 187).

Вполне резонно, что феномен амбивалентности связан с механизмом вытеснения. Иначе говоря, как отмечает Янина Дубейковская, в восприятии любого человека есть осознаваемое чувство и есть бессознательное. Эти два полюса обусловливают напряжение психической жизни. Они противостоят друг другу, и таким образом создают некоторое энергетическое поле. Если же они сближаются, то политические процессы, возникающие на этой энергетике, проявляются как слабые и более предсказуемые. Общий итог этих рассуждений следует понять таким образом: «полюса могут меняться местами». Иначе говоря, была любовь, объявилась ненависть, имелась апатия – получили бунтарство, наличествовали гроздья гнева, а все обернулось робким шепотом. В этой связи задача политтехнолога состоит в том, чтобы продлить жизнь нужного полюса, не дать чувству перейти в свою противоположность по возможности долго. И выходит, что мы владеем политической технологией, осмысленным политическим управлением.

Эти рассуждения, если вынуть из них гордыню экспертного знания, в целом известны. Французский психолог Г. Лебон давно показал, что масса импульсивна и возбудима. Ею почти исключительно руководит бессознательное. Импульсы, которым повинуется масса, могут быть, смотря по обстоятельствам, благородными или жестокими, героическими или трусливыми, но во всех случаях они столь же повелительны, что не дают проявляться не только личному интересу, но даже инстинкту самосохранения. Ничто у нее не бывает преднамеренным. В массе у индивида исчезает понятие невозможного. Масса легковерна и чрезвычайно легко поддается влиянию, она некритична, неправдоподобного для ее не существует. Масса немедленно доходит до крайности, высказанное подозрение сразу же превращается у нее в непоколебимую уверенность, зерно антипатии – в дикую ненависть.

Однако существо проблемы, как ее понимал Фрейд, вовсе не в том, что некий тиран, которому поклонялись массы, вдруг был облит ненавистью и низвергнут. Смысл понятия не в том, что эти полюса чувствований (преданности и предательства, апатии и агрессии) могут сближаться, снижая энергетику политического процесса или сменять друг друга. Эти разные состояния с самого начала размещены в одной упаковке. Прежде всего, Фрейд указывает на их связанность, слитность. Иначе говоря, любовь по сути дела есть ненависть, а ненависть - в каком-то измерении – это пылкая привязанность. В этом контексте меняется и характер рекомендаций политтехнолога. Он рассуждает вовсе не о том, что высокий рейтинг политика, который обнаруживается сегодня, нужно сохранить как можно дольше, чтобы он не перетек в ненависть. А что же это означает применительно к политической практике? Вполне отрезвляющую мысль: если какой-нибудь политик имеет сегодня высокий рейтинг популярности (скажем, 70 процентов), то уже в этом факте заложен эффект падения. Мы должны ясно осознавать, что 70 процентов народной любви – это одновременно и 70 процентов народной ненависти.
В физике есть такая иллюстрация. Когда вода в котле нагревается, она постепенно превращается в пар. Но есть такая критическая точка, когда вода не является ни тем, ни другим. Она уже не вода, но еще и не пар… Вот тут-то и раздолье для амбивалентности. Как выразился пушкинский Альбер: «Проклятый жид, почтенный Соломон…»

Такое открытие обескуражило в свое время М.С. Горбачева, в одночасье отставленного от власти. Оно же явилось откровением и для известного сидельца, который по случаю собственного заточенья ожидал массовых выступлений, но так и не дождался. Политика, как и состояние отдельного человека, демонстрирует сложный замес противоречивых состояний.

Смутно припоминаю какой-то рассказ. Речь там идет о том, что в подвале дома оказались люди. После разрыва снаряда они не могли выбраться. Началась паника. Люди кричали, впадали в истерику. Надежды на спасение нет; все должны умереть страшной смертью. Вдруг какой-то человек возвысил голос: «Прекратите панику!» И он сказал о себе, что был командиром корабля дальнего плавания. Знает азбуку Морзе. С этой минуты никому не известный человек стал отдавать команды, поддерживать дух окружающих, посылать сигналы по трубе. Потом людей нашли и освободили из плена. Только никакого капитана дальнего плавания там не нашли. Это был обыкновенный человек. Кажется, вообще водопроводчик. Просто в безвыходной ситуации он ощутил себя храбрецом.

Итак, амбивалентность человеческих переживаний - это двойственность внутренне противоречивых чувств. Термин введен Блейлером. Правда, этим понятием он хотел показать расщепленное сознание больного, который относится к объекту крайне противоречиво. Он употреблял это слово применительно к шизофрении (это психическое заболевание невыясненной природы. В человеке неожиданно обнаруживаются разные личности с разным характером, поведением, привычками и интересами. Нередко ведет к слабоумию), различая волевую, интеллектуальную и аффективную, т.е. эмоциональную, амбивалентность.

Впрочем, Блейлер полагал, что двойственность чувств проявляют и нормальные люди. Это вообще свойство психики, которое, судя по всему, можно назвать базовым. В самом деле, представьте себе, что наша психика лишена внутренней противоречивости. Если мы хотим что-то сделать, то это желание нас ни за что не покидает. Или такое. Когда я говорю, моя речь льется плавно, в ней исключены всякие противоречия. Сказал, как отрезал. Мысль неотразима. Наконец, я люблю, но никогда не испытываю ревности.
Если бы ни ум, ни воля, ни чувства не впадали в противоречие, наша психика вовсе не была бы психикой. Мы стали бы подобны некоему механизму. Именно потому, что мы постоянно направляем на тот или иной объект разные волевые импульсы, чувства и аналитические ре зоны, можно постигать это величайшее таинство - психику.

Примером амбивалентности может служить сплетение любви и ненависти. На уровне бессознательного восприятия нежность может сопровождаться неприязнью, симпатия переходить в антипатию, удовольствие — в неудовольствие, радость - в горечь. Человек одновременно испытывает противоположные чувства. Но прежде чем разводить их по векторам – «сознательное» - «бессознательное», надо отметить их слитность.

В состоянии амбивалентности каждая установка «выправляется» собственной противоположностью. Это состояние отличается от переживаний, в которых не до конца обнаруживаются проявленные чувства. Амбивалентность выражает глубинную взаимосвязь самых разных переживаний. Римский поэт Катулл (ок. 87 — ок. 54 до н.э.) писал:

Любовь и ненависть кипят в душе моей,
Быть может, почему, ты спросишь, я не знаю,
Но силу этих двух страстей
В себе я чувствую и сердцем всем страдаю...

З. Фрейд полагал, что понятие, введенное Блейлером, удачно выражает противоположность влечений. В работе «Анализ фобии пятилетнего мальчика» (1909) он отмечал, что природа чувств у людей складывается из противоположностей. Внутренне разнородные «эмоциональные сцепления» в сфере чувств у взрослых обнаруживаются в сознании только на высоте любовной страсти.

Что касается детской психики, то в ней оба чувства могут парадоксально уживаться. Маленький Ганс, о котором идет речь в этой работе, испытывал к отцу огромную любовь, но он также хотел его смерти. В другой работе «Из истории одного детского невроза» (1918) Фрейд говорил о том, что двойственность обнаруживается в одновременном сочетании у ребенка пассивных и активных стремлений.

В классическом исследовании американских психологов В. Вульфенштейна и Н. Лейтеса «Хорошая — плохая девушка» предпринятый анализ позволил авторам проникнуть в механизм сотворения кумиров. Ученые развернули перед нами определенную психологическую мотивацию, лежащую в основе конкретного образа. Они раскрыли механизм, который соединяет в себе комплекс противоречивых чувств...

Привлекательность популярной героини основана на ее многочисленных связях с мужчинами и на предположении, что она не заходила с мужчинами «слишком далеко». Такая героиня появляется в музыкальных фильмах: танцующую девушку окружает хор мужчин. Ее связь с ними мимолетна и стилизована, так как танцует она с каждым понемногу, не выделяя никого, в чем, собственно, и проявляется двойственность чувств.
С одной стороны, героиня должна быть в меру порочна. Если она пресна, добродетельна, то не вызывает острых переживаний. Но с другой стороны, она не должна быть и распутной, и в таком случае оказываются смешными даже самые романтические чувства. Сюжеты многих американских фильмов, как показало исследование, эксплуатируют именно неопределенность, сплетение обожания и презрения.

По логике развития событий девушка кажется плохой. Она весела, беспечна, жизнерадостна и окружена мужчинами. Страдальцу, который добивается ее любви, ничего не остается, как, любя ее, испытывать к ней, предстающей пред ним в таком образе, только ненависть. Однако в конце фильма выясняется, что мужчины вовсе не являются ее любовниками, в глубине души она добродетельна.

Михаил Козаков, режиссер фильма «Покровские ворота», объяснял Марине Дюжевой, как она должна сыграть роль девушки, которая приходит к герою фильма: «Ты должна изобразить проститутку в монастыре», — поучал он. Можно привести и другие примеры из отечественного кино. Воздушная, чистосердечная героиня Веры Глаголевой из кинофильма «Выйти замуж за капитана» очаровательно непредсказуема. Она пытается реализовать свои претензии на самостоятельность. Ее терроризирует сосед по квартире. С одной стороны, она типичная «плохая женщина». Но в конце концов выясняется, что она совсем даже «хорошая», просто ей не хватало мужской опоры. И вот цитата из зрительского письма: «Мне очень понравилось, как вы сыграли Лену, которая полюбила капитана: внешне раскрепощенная, не защищенная, искренняя в своих чувствах, она очень женственна... Как верно, как правдиво вы ее показываете! Я бы очень хотела, чтоб у меня была такая подруга. Или сестра».

Итак, раскрепощенная, но искренняя, греховная, но чистая. А главное — пусть рядом со мной будут такие же... Это ли не эффект амбивалентности? Еще пример. Наталья Негода в одном из выпусков «Кинопанорамы» (1989) рассказывала ведущему Виктору Мережко, что на студию приходит немыслимое количество писем, адресованных ей. Один мотив — как вы могли? Авторы писем, безусловно, отождествляют актрису с героиней «Маленькой Веры». Но есть еще письма с призывом: «Давайте дружить!»...

Нечто похожее мы видим и в политике. Нам нужен харизматический лидер, который соединял бы в себе полярные качества. Он, безусловно, хорош, потому что беспощаден к олигархам. Но он и плох, поскольку отобрал у меня льготы. Пусть будет жестоким ко всем и мягкосердечным ко мне. Хорошо, если бы он проявил себя как царь, карающий своих бояр, но не забыл бы и о доброте, когда пойдет речь о распределении богатств. Он хорош, потому что я связываю с ним свои иллюзии, но он плох, потому что постоянно теряет интерес к моим грезам.

В основе античных трагедий лежал неразрешимый конфликт. Почему, собственно, неразрешимый? Потому что человеческая психика — вместилище желаний, осознанной горечи, волевых порывов. Действие могло совершиться только тогда, когда человек, даже одержимый волей, обнаруживал свое бессилие. Трагические поступки, полные страшного и ужасного, вызывали отвращение. Но они же порождали и восхищение, приносили удовольствие. Однако можно ли восхищаться и презирать одновременно? Правда ли, что человек в своем бессилии обнаруживает мощь? Неужели за бесстрашием прячется человеческий страх? Амбивалентность сопряжена с психологической недифференцированностью чувств, с глубинной близостью противоположных переживаний.

Из ничего рожденная безбрежность.

Возможна ли, к примеру, любовь, рожденная из неприязни? Вспомним, появление на политической арене нынешнего президента. После 1991 года общество погрузилось в отчаяние. Окончательно утрачены иллюзии. Родились олигархи, диктующие правила игры для страны. Обозначилась унизительная бедность. Прежний президент, который по политической лексике превратился в «хромую утку». (Так называют политиков, утративших свой социальный вес). И вот тот самый человек, который клялся по поводу своей приверженности демократии, предлагает массам своего преемника. Казалось бы, что может быть кощунственнее?.. Вместо «теперь решайте сами!», стране называют политика, которого никто толком не знает. Электорат, ясные корки, должен по всем правилам с гневом отторгнуть назначенца, навязанного народу «камарильей». А люди, по выражению политолога Д. Фурмана, полюбили Путина еще до того, как тот успел что-нибудь произнести или сделать. Как же это случилось, что из неприязни к Ельцину родилась любовь к Путину?

Еще один парадокс, отмеченный политологами: «самый случайный преемник» оказался «самым популярным». Как могло все это случиться? Ответим по Шекспиру: «Раньше это считалось парадоксом, а теперь разгадано». Открытие Фрейда состоит в том, что чувства животных, можно полагать, одновалентны, а человека – амбивалентны. Наши чувства действительно двойственны. Нельзя представить себе психику как некую карту, на которой разграфлены наши переживания. Вот, к примеру, полюс любви, а вот полюс ненависти. Одно переживание осознается, а другое в силу его временной неприемлемости – вытесняется… Амбивалентность вовсе не является механическим сцеплением или «разводом» противоположных чувств. Конечно, эмоции легко перетекают друг в друга. Любовь оборачивается ненавистью. Помните, в мифе о Психее богиня любви оказывается вдруг богиней гнева. Тихоня может превратиться в фанатика. Трус способен порой совершить неожиданный подвиг. Не исключено, что человек, страдающий комплексом неполноценности, в определенной ситуации окажется лидером. Конечно, все зависит от обстоятельств, но сама возможность другого чувства - вовсе не дрейф на другой полюс. Она таится в изнанке, и это очень важно понимать. Брут не просто сменил преданность Цезарю на измену. Он всегда был заклятым другом Цезаря…
Фрейд имеет в виду не столько смену состояний, сколько саму парадоксальность переживания. Он пишет: «Такой избыток нежности – обычное явление в неврозе, особенно в неврозе навязчивости, который мы в первую очередь берем для сравнения. Происхождение этой нежности нам вполне понятно. Она возникает во всех случаях, где кроме преобладающей нежности, имеется противоположное, но бессознательное течение враждебности, то есть имеет место типичный случай амбивалентной направленности чувств» (Фрейд З. Тотем и табу. М., 1997, с. 70).

Давайте еще раз вдумаемся в эти слова. Разве Фрейд отмечает здесь динамику чувств, их смену? Он говорит о странном сплетении этих переживаний. Выходит, примерно так: если я говорю «я люблю эту женщину», то это означает в то же время, что я ее и ненавижу. Неужели? Но послушаем обычную речь. «Я его так люблю, - говорит девушка, - что готова его убить». Ненормальная? Возможно. А если так: «Я задушу ее в объятьях»?
А теперь послушаем Шекспира:

О гнев любви! О ненависти нежность!
Из ничего рожденная безбрежность!
О тягость легкости, смысл пустоты!
Бесформенный хаос прекрасных форм,
Свинцовый пух и ледяное пламя,
Недуг целебный, дым, блестящий ярко,
Бессонный сон.

Однако вернемся к Фрейду. Он ссылается на этнографа Джеймса Фрэзера. Оказывается, дикие фиммы Сьерра-Лионе сохранили за собой право избить избранного ими короля в вечер накануне коронования и с такой основательностью пользуются этим конституционным правом, что несчастный властелин нередко недолго переживает момент своего возведения на трон; поэтому представители народа сделали себе правилом избирать в короли того, против кого у них имеется злоба (там же, с.71).

Но разве короля выбирают только для того, чтобы излить ненависть? Нет же, он властелин и пользуется народным признанием. Власть заставляет покоряться, боготворить, преисполняться пиэтетом. Но Фрейд приводит примеры, в которых говорится не о том, что король – это козел отпущения. Он отмечает парадоксальную направленность амбивалентных переживаний. Важно отыскать мотивы, которые позволили бы не только признавать властелина, восхищаться им, но одновременно приписывать ему и злые намерения. Его могущество превозносится, - отмечает Фрейд, - для того чтобы затем возложить на него все мучительное. Дикари так поступают со своими королями, приписывая им власть над дождем и солнечным светом, над ветром и бурей и низвергая или убивая королей, если природа не оправдала их надежд на хорошую охоту или богатую жатву.

Итак, судьба вождя в дикарском племени мало чем отличается от жребия современного политического лидера. Церемониал (возведения короля на трон или инагурация президента) не только возвеличивает их над всеми обыкновенными смертными, но и превращает их жизнь в невыносимую муку и тяжесть и накладывает на них цепи рабства гораздо более тяжелые, чем на подданных. «Таким же образом, - пишет Фрейд, - и церемониал табу королей, являющийся выражением их высшего почета и защиты, представляет, в сущности, наказание за их возвышение, акт место, который совершают над ним подданные. Опыт, приобретенный Санчо Пансой, которого Сервантес сделал губернатором на острове, заставил его, по-видимому, признать, что такое понимание придворного церемониала единственно соответствует истине» (там же, с.72).

Можно подумать, что Фрейд имеет в виду далекие времена. Но ведь мало что изменилось. Современный писатель и философ М. Веллер пишет: «Что происходило везде и всегда, где умный и сильный правитель отпускал вожжи и начинал по-доброму заботиться о народе, ослабляя наказания? Презирали, бунтовали, не любили, сковыривали. Хоть Борис Годунов, открывший амбары и прекративший безбожные казни, хоть шахиншах Реза Пехлеви, смягчивший средневековые законы шариата, открывший бесплатные школы для всех, повысивший жизненный уровень затурканных подданных – вон кровопийцу! Даешь аятоллу! – война, паранджа, строем, нищие» (Веллер М. Все о жизни. СПб, 2003, с.443).

Разве здесь речь идет только о неблагодарности народа? Нет же, психика угодливо обнажает изнанку того преклонения перед властителем, которая с самого начала была готова открыться. Любимый царь – он же и злодей на троне.
Возьмем с книжной полки Пушкина:

Мне счастья нет. Я думал свой народ
В довольствии, во славе успокоить,
Щедротами любовь его снискать –
Но отложил пустое попеченье:
Живая власть для черни ненавистна,
Они любить умеют только мертвых.
Безумны мы, когда народный плеск
Иль ярый вопль тревожит сердце наше!
Бог насылал на землю нашу глад.
Народ завыл, в мученьях погибая;
Я отворил им житницы, я злато
Рассыпал им, я им сыскал работы –
Они ж меня, беснуясь проклинали!
Пожарный огнь им домы истребил,
Я выстроил им новые жилища.
Они же меня пожаром упрекали!
Вот черни суд: ищи ж ее любви.

(Пушкин А.С. Избранные сочинения в двух томах, М., 1978. Т. 2, с. 183-184)

Пожалуй, можно было бы вслед за Годуновым полагать, что ненависть черни неизбывна. Однако не пропустим в этом монологе две строчки. Не только ярый вопль слышат цари, но и «народный плеск», то есть любовь и признание. Кто же виноват в том, что и то, и другое существует в одном замесе и всегда тревожит сердце властителей. «Брат мой, если подданные говорят, что король добр – это означает, что царствование не удалось…» - писал Наполеон Жозефу.

Политологи так много пишут о парадоксальности народных чувствований. Вот он тиран всех времен и народов великий Сталин. Установил жестокий режим. Возвел убийство в норму. Создал атмосферу страха. И в то же время – любимый вождь. Массы его любили или ненавидели? Так ведь и то и другое в одном флаконе.

Теперь вслед за Фрейдом спросим: покойников оплакивают или испытывают к ним враждебные чувства? Он пишет: «Согласно нашему хорошо обоснованному предположению двойственные чувства к покойнику – нежные и враждебные – стремятся проявиться во время его потери как печаль и удовлетворение» (Фрейд З. Тотем и табу. М., 1998, с. 84). Что же выходит? Оказывается, печаль, имеющая своим источником повышенную нежность, проявляет, с одной стороны, нетерпимость к скрытой враждебности, а с другой стороны, она не может допустить, чтобы эта враждебность привела к чувству удовлетворения…

Можно ли представить себе нечто более парадоксальное, чем ненависть ребенка к матери или к отцу? Мама постоянно заботится о малыше: она кормит, ласкает ее. И он беспредельно любит ее. Но вот она исчезла, он проснулся, а ее нет. Она его бросила, забыла, обрекла на смерть. Измена, измена… И ненависть, которая проклюнулась прямо из выстраданной любви.

В работе «Три очерка по теории сексуальности» Фрейд писал о противоположных влечениях, объединенных в пару и относящихся к сексуальной деятельности человека. В «Анализе фобии пятилетнего мальчика» он отмечал, что жизнь чувств у людей складывается из противоположностей. Контрастные пары в сфере чувств у взрослых доходят одновременно до сознания только на высоте любовной страсти. У детей они могут долгое время сосуществовать друг с другом, как это наблюдалось, например, у маленького Ганса, который одновременно любил своего отца и желал ему смерти. Выражение одного из амбивалентных переживаний маленького ребенка по отношению к близким ему людям не мешает проявлению противоположного переживания. Если же возникает конфликт, то он, по мнению Фрейда, разрешается благодаря тому, что ребенок меняет объект и переносит одно из амбивалентных душевных движений на другое лицо.
В наши дни психология оказывается чрезвычайно востребованной для политических надобностей. Прежде социологу было вполне достаточно указать на количественное распределение цифр для анализа политической ситуации. Сегодня мы осознаем, что без рассмотрения мотиваций поведения, без учета парадоксальных законов психики, трудно дать развернутую картину массовой политической практики. В истории политики не раз властители, достигнув зенита славы, неожиданно терпели позорное фиаско. Они полагали, что любовь народа – вечные дивиденды и совсем не могли предположить, что главная опасность для политика таится именно в этом всеобщем признании. Слава не таит, а превращается в свою противоположность. Вот почему политику следует постоянно ориентироваться на скрытый полюс амбивалентности, просчитывать его. Но возможно ли в принципе преодолеть нарциссичность власти?

Все сказанное может служить серьезным предупреждением политикам. Опыт истории слабо влияет на их сознание. Они по-прежнему убеждены в непререкаемой силе административного ресурса. Они свято верят в цифровые расчисления рейтингов. Они упрямо продвигаются к очередным выборам, лелея утешительную мысль, что народ придет к урнам и проголосует как надо. Они занимаются партстроительством, подменяя нужды людей собственными властными интересами. Они, наконец, отвергают всякое психологическое знание, которое надеются подменить корыстным здравомыслием. Известно, как драматично сложилась в нашей стране судьба психологии. Ее всегда держали на положении Золушки. Понимают ли они, что это чревато сюрпризами.
Технолог власти, который обеспечивает политику любовь, должен осознавать, что одновременно он строит и ненависть к властителю. И это смена настроений происходит не в результате более основательной информированности или под влиянием неверного политического решения. Тут иное – амбивалентность выбрасывает свои протуберанцы неожиданно и парадоксально.
Вот почему хотелось бы уяснить: ненавидят-любя или любя – ненавидят?


Гуревич Павел, доктор философских наук, зав. сектором Института философии РАН, доктор философских наук, профессор, директор Института психоанализа и социального управления